Долг и отвага [рассказы о дипкурьерах] - Семен Аралов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На двенадцатый день Иван Баландин оказался в положении безнадежном. По совету товарищей из ЦК голодовка была прекращена. Лишь Баландин-старший, уже обреченный, продолжал начатое, полагая, что этим он сможет помочь другим.
Весть о голодовке политических проникла в печать. Даже буржуазные газеты спрашивали: «За что мучают Баландина?» Власти поспешили уладить инцидент. В тюрьму явились полицейские чины и предложили старшему Баландину отправиться в госпиталь. Арестованный отказался.
Тогда из комендантской тюрьмы в контрразведку доставили прапорщика Баландина.
— Вас отвезут сейчас к старшему брату. Убедите его, что он поступает бессмысленно. Следствие еще не закончено, но через день-два все будет сделано и его, вероятно, освободят, — любезно, вкрадчиво сказал начальник контрразведки.
— Иван ни в чем не повинен. Как и все политические… Брат настаивает совершенно обоснованно.
И все же поехать пришлось — повезли под конвоем.
«Мы вошли в камеру, — вспоминал потом Василий Баландин. — Моим глазам представилась картина ужасающая. Семьдесят заключенных, исхудалых, изможденных до крайности, возбужденных. Я с трудом узнал брата Сергея. „Где Ваня?“ — спросил я его. Сергей указал на нары. Я бросился туда. „Ваня! Ваня!“… Брат лежал мертвый. Не помня себя, я кинулся к выходу… Уже в своей камере горе мое, негодование нашли исход…»
И тогда подошел Николай Васильевич Крыленко:
— Ты еще молод, Василий, — сказал Крыленко. — Терпение и выдержка! Никакого отчаяния! Если твердо встал на путь борьбы, будь готов ко всему.
Слова, сказанные Крыленко, запомнились Василию навсегда. «Не впадать в отчаяние». И подтвердилось! В отведенное историей время июльское отступление сменилось октябрьской победой.
Революция призвала на службу народу всех, кто в июле прошел через камеры политических тюрем. Крыленко стал членом правительства, наркомом, главковерхом армий Советской России. Дыбенко — наркомом флота. Мехоношин — заместитель наркома по военным делам. Сергей и Василий Баландины — сотрудниками этого же наркомата.
…Адъютант главковерха разыскал Крыленко в одной из дальних комнат Таврического. Он совещался там с членами ЦК.
— Прибыл с последними сводками с фронта, — доложил Василий Баландин.
— Да, да… Прошу…
Крыленко быстро прочел, помрачнел.
— Все ясно… — И передал бумагу членам ЦК. А Баландину сказал:
— Можете возвращаться.
Адъютант вернулся на Мойку, 67. И тотчас свалился словно подкошенный. Спать!
В три часа ночи в Таврическом открылось заседание ВЦИК. Снова выступал Ленин. В 4 часа 30 минут было проведено поименное голосование: принять или отвергнуть немецкий ультиматум. Большинство собрало предложение Ленина.
После заседания Владимир Ильич написал:
«Германскому правительству
Берлин
Согласно решению, принятому Центральным Исполнительным Комитетом Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов 24 февраля в 4? часа ночи, Совет Народных Комиссаров постановил условия мира, предложенные германским правительством, принять и выслать делегацию в Брест-Литовск»[8].
Теперь самое срочное, самое неотложное состояло в том, чтобы передать это германскому правительству.
Василий Баландин не слышал, как троекратно прозвонил в его комнате телефон.
— Товарищ Баландин, вставайте! Немедля! Быстрей! — Разморенный сном, адъютант не сразу увидел перед собой К. А. Мехоношина. — Отправляйтесь в Смольный. Вас ждет главковерх.
Был уже шестой час утра. В комнате управления делами Совнаркома кроме Крыленко находился секретарь СНК Н. П. Горбунов.
— Что же вы так долго? — выговорил Крыленко.
— Мы гнали автомобиль на полном газу…
— И все-таки долго! — Крыленко посматривал на настенные часы. Казалось, он отсчитывает каждую секунду. — Пройдите сюда. Вас соединят по телефону с квартирой товарища Ленина.
Баландин вошел в соседнюю комнату. Дежурный телефонист — рабочий парень — несколько раз крутнул[9] ручку разговорного аппарата и передал трубку.
Услышав ответ, Баландин назвал себя.
Дальнейшее происходило в кабинете Ленина.
Баландин слушал стоя — как военный, получающий боевой приказ.
Напутствуя дипкурьера, Владимир Ильич сказал, что ВЦИК и Совнарком постановили германские условия мира принять. Сообщение об этом с минуты на минуту будет передано по радио в Берлин. Но кроме того, ответ надо доставить в письменном виде. Баландин должен немедленно отправиться навстречу германским войскам и передать ответ Советского правительства германскому командованию — там, где это окажется возможным.
Совершался один из самых крутых поворотов истории новой России и революции. Многим этот шаг казался безнадежным. «Принимать германские условия — да это же самоубийство!» — можно было слышать в те дни. Но когда Баландин увидел Ленина, всмотрелся в его лицо, в измученные бессонницей глаза, полные, однако, спокойствия, понял и почувствовал: Ленин верит в то, что в итоге принесет Советской России выигрыш, победу, а не поражение!
«Я стоял перед Лениным изумленный, не проронив ни слова, — вспоминал позже Баландин. — Больше всего меня поразило спокойствие, которое чувствовалось в нем… Он просто излагал, что я должен сделать в этот ответственный, напряженный момент…»
Баландин вернулся в комнату управления делами Совнаркома. Н. П. Горбунов вызвал машинистку, дал ей перепечатать какой-то листок, потом, когда она принесла, зашел в кабинет Ленина и, возвратившись, подал Баландину документ:
УДОСТОВЕРЕНИЕ
Сим удостоверяется, что предъявитель сего мандата, Василий Баландин, уполномочен Советом Народных Комиссаров передать Германскому Верховному Командованию официальный ответ Русского Правительства на условия мира, предлагаемые Германским Правительством. Он же уполномачивается[10] принять официальный пакет от Германского Правительства, если таковой будет, для передачи его Русскому Правительству.
Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов (Ленин)[11].Первый и второй экземпляры мандата были подписаны лично Владимиром Ильичем.
Распишитесь в получении, — сказал Горбунов и положил перед Баландиным копию удостоверения.
«Оригинал получил. В. Баландин. 24/II — 18 г.» — написал дипкурьер.
После этого Горбунов вручил Баландину запечатанный пакет с ответом Советского правительства. На копии этого документа дипкурьер тоже расписался.
Всего лишь сорок слов содержалось в ленинском документе. Но как много значили они! В них была сейчас судьба республики и революции!
Второй пакет вручил Василию Баландину главковерх Крыленко. Это было обращение к ставке германской армии — считать действительным ранее заключенное соглашение о перемирии и требование, чтобы немецкие войска немедленно прекратили военные действия и не продвигались на восток.
— В ваше распоряжение, — пояснил Крыленко дипкурьеру, — выделен специальный поезд и отряд матросов под командованием товарища Приходько. Матросы уже на Варшавском вокзале. Заезжайте на Мойку, договоритесь, чтобы вам дали переводчика, и сразу — на Варшавский! Помните: ни минуты промедления!
В Наркомате по военным делам Баландин обратился к Подвойскому.
— Да, задача… — проговорил Н. И. Подвойский. — Ни здесь, ни в генштабе надежного человека, знающего немецкий, мы, пожалуй, не найдем. Все старое офицерье. Свяжитесь лучше с моряками.
Но и в Адмиралтействе нужного человека в короткий срок не нашлось. Баландин решил ехать. В пути ведь наверняка встретятся штабы, солдатские комитеты.
…Варшавский вокзал. 24 февраля 1918 года. Десять часов утра. Экстренный поезд из одного вагона и паровоза отправляется на Лугу. По линии летят срочные телеграммы: «Экстренный „Б № 401“ пропускать вне очереди».
В Лугу прибыли около двух часов дня. Вокзал, железнодорожные пути были забиты войсками, отступавшими с фронта. А где сейчас фронт? Никто не знал. Баландин отправился к дежурному по станции, а коменданту поезда Приходько сказал:
— Приведите кого-либо из лиц командного состава, знающих немецкий. Обойдите эшелоны, наверняка найдутся.
По прямому проводу Баландин связался со станцией Струги-Белые. Путь до той станции — так сообщили — пока свободен, а что дальше — никто не знает.
— Вот, привел! — встретил его комендант поезда, когда Баландин возвратился в вагон.
На скамье сидели двое в грязных, потрепанных солдатских шинелях — заросшие окопники. Напуганные, они не понимали, за что, собственно, их арестовал матрос… Начали жаловаться:
— Сняли нас с эшелона и повели сюда. А что мы плохого сделали?
